В фильме «Служебный роман» нашлись скрытые детали о военном прошлом Новосельцева
Все «настоящие», красивые вещи в фильме — импорт.
Сейчас, в середине мая, Москва становится удивительно похожей на саму себя 45-летней давности. Достаточно проснуться ранним воскресным утром и пойти в центр города. Во многих местах, конечно, придется немного зажмуриться, но в целом — вот она, красавица, все та же, что в семидесятых.
Панорамные документальные съемки Москвы в лирических тонах — что весной, что осенью, что под солнцем, что в дождь — были безумно модными в семидесятые, и Рязанов, начинавший как кинодокументалист, не мог не сделать это по-настоящему красиво. Помните: «…в этом городе слишком много людей, слишком много машин… но все равно я люблю этот город. Это мой город. Это очень хороший город»?
И прошло уже столько лет, а нас по-прежнему притягивают эти картинки — одинаковые красные плащи у прохожих на «зебре», солнечные лучи, перебирающие березовые листья в расфокусе, черные лаковые таблички с названиями учреждений типа «НИИ ЧЕГО» (привет модным тогда Стругацким от не менее модного Рязанова). И дворники, сгребающие листья на бульварах в кучки и там поджигающие, а листья тлеют и создают такой горьковатый дым, который сейчас возможен разве что в деревне.
Но все же «Служебный роман» — фильм не про Москву, а про людей. И людей, как мы сейчас увидим, по большей части совсем не обычных.
За такую обстановку не стыдно было бы и сейчас — это то, что называется модернизмом.
«Простые» здесь не ходят
Итак, наши главные герои. Формально — по сетке штатного расписания — между ними пропасть: Новосельцев — рядовой сотрудник, даже не начальник отдела, а Калугина — директор с персональной черной «Волгой» и телефоном-«вертушкой», на который звонит сам министр. Однако уже в сцене вечеринки у Самохвалова, где довольно-таки бурно происходит человеческое знакомство между главными героями, мы видим интересное: и Анатолий Ефремович, и Людмила Прокофьевна оказываются примерно одного круга. Правда, поначалу не подозревают друг в друге равных.
Новосельцев, уверенный, что идет «метать бисер», читает Калугиной известные сейчас стихи Бориса Пастернака — которые тогда, до массовых изданий поэта, были своего рода паролем для сравнительно узкого круга всерьез интересующихся современной поэзией. Директор оказывается в этом не менее продвинутой, чем сам Новосельцев. И хотя первое знакомство оказывается весьма странным («муха укусила», да-да), они после этого вечера узнали друг о друге кое-что важное. А именно: что вполне вероятно, 15–20 лет назад, в разгар «оттепели», они ходили одними дорожками, толпились и хлопали поэтам вокруг памятника Маяковскому и неистовствовали в Политехническом.
На следующий день Людмила Прокофьевна (о которой мы пока ничего досконально не знаем) «поднимает» из отдела кадров личное дело Новосельцева. Выясняется, что он окончил Московский статистический институт (в реальности — Экономико-статистический, ныне слит с «Плешкой»). Что еще сказано в этом документе, мы не знаем, но вот интересная деталь: Анатолий Ефремович читает неожиданную для советского клерка газету. Это «Красная Звезда» — которую можно было бы ожидать увидеть в руках действующего и отставного военного. А Новосельцев в армии, судя по его возрасту (он не старше Оленьки Рыжовой, своей однокурсницы), не служил.
Однако некоторые черты — усики, опрятность, привычка к абсолютной чистоте в доме, что мы увидим в сцене стирки белья с детьми, — указывают именно на «военную косточку». И это при том, что живет Новосельцев в доме «старого фонда», бывшем доходном… Сын погибшего на фронте или даже в 1937–1938 годах офицера, тоскующий по отцу и перенимающий военные привычки? Остается загадкой.
Зато куда проще фигура Юрия Григорьевича Самохвалова. Его костюмы всегда пригнаны, галстуки модны, осанка хороша (в отличие от сутулого Новосельцева). У этого человека все более чем хорошо: дипломат Samsonite, швейцарский хронометр (да, в СССР! Ведь он работал в Женеве два года, и, видимо, не на последней должности), квартира в сталинском доме на улице Горького, даже домработница.
И жена-красавица, которая, похоже, и есть наследница той самой квартиры и главный источник завидной карьеры Самохвалова. Вероятно, эта женщина на голову выше всех остальных, с изящными манерами — дочь того самого большого начальника, который и «двигает» героя к успеху. «Ты мой человек?» — «Разумеется!»
Но при этом шутки Самохвалова и его манера держаться заставляют Калугину заметно морщиться, не говоря уж об откровенно взбесившей ее историей с месткомом. А вот рассказ Новосельцева про грибы зацепил — кстати, не стоит смеяться, это было весьма модное «экоувлечение» тогдашних интеллигентных москвичей, поддержанное известным писателем Владимиром Солоухиным и возведенное им в культ, как и собирание по деревням старинных икон.
И хотя в первый день Людмила Прокофьевна несколько туманными глазами смотрит на нового зама, ему не помогут ни «Волга» с велюровым салоном и магнитолой «Филипс», ни отличные твидовые пиджаки. Потому что у Новосельцева — схожий культурный багаж и эмпатия. И при наличии взаимного интереса это, оказывается, решает удивительно много.
Самохвалову, кстати, куда больше под стать оказывается Оленька — она, как и 15 лет назад, им полностью очарована. Она из главных героев фильма действительно самая простая: женщина-женщина, которая подчеркивает свои достоинства (декольте и «жуткими розочками» — ну, как умеет). Новосельцев ей, видимо, в институте не нравился (хотя она ему, вероятно, да — так и складываются дружбы длиной в десятилетия!). Но опекает она его по-матерински — и просит «Юрку» продвинуть старого товарища, и кормит салатом на вечеринке…
Панорамные документальные съемки были безумно модными в семидесятые.
Импорт — норма жизни
Итак, все три главных героя фильма — люди «непростые», элита. Даже если богемная продвинутость завернута в серую «шинельку» мелкого клерка. Точно так же непрост и предметный мир картины: «Служебный роман» — это советский гламур высшей пробы. И гламур этот, в отличие от картин 50-х годов, почти полностью импортный.
Начнем с компьютера — точнее, терминала ввода-вывода для большой «машины», который стоит в кабинете Калугиной. Это венгерский Videoton-340. По рассказам съемочной группы, его ежедневно привозили на съемочную площадку материально ответственные сотрудники — потому что стоило это изделие 440 000 рублей. Мало ли что может случиться. Кстати, и случалось: со съемок поначалу пропали несколько калькуляторов (в фильме видны болгарский «Elka 22» и настольный «Зёмтрон 220» (ГДР). Потом их тоже начали запирать на ключ.
Одежда Калугиной не факт что импортная. А вот портфель — дамский, с выдвижными ручками — да, такие производили в Чехословакии. И пишущая машинка Верочки — ГДРовская «Оптима». И настольные лампы во всем учреждении — ЧССР, ГДР, Венгрия.
«Ваза «Мозер»!» — кричат сотрудники при инвентаризации. И не только ваза — там и мебель почти вся «народной демократии», и модные модернистские подвесные светильники. А то, что отечественное, то не моложе середины 60-х: двери, старые арифмометры, «славянский» книжный шкаф…
За такую обстановку не стыдно было бы и сейчас — это то, что называется модернизмом, или mid-century. Здесь много от скандинавского дизайна — стеллажи-перегородки и так далее. И эксплуатируемая кровля — которая в реальности принадлежит дому Нирнзее на Тверской — тоже очень модернистская.
В отечественное — как бедняк и «стародум» — одет Новосельцев: у него даже нет зажигалки (дорого и дефицит), а прикуривает он спичками. И Оленька, конечно: сумочка у нее яркая, костюмы иногда интересные, но почти все отечественное. И Шура из месткома — само собой: ее костюм устарел лет на 10, примерно как и сама советская «легонькая» промышленность.
Итог: все «настоящие», красивые вещи в фильме — импорт. Джинсовый комбинезон подруги Верочки, сапоги самой Верочки, замшевая куртка Самохвалова (кстати, точно такая же, как у Шпака в фильме «Иван Васильевич меняет профессию»). Напитки на столе Самохвалова. Пластинки — японский джаз «Шарпс энд флетс» (правда, советского издания) и «фирменный» винил 101 Strings Orchestra.
И вот тут особенно характерно, что Калугина, когда начинает наряжаться, оказывается… в эксклюзивных, но отечественных вещах из Дома моделей. С одной стороны — патриотка. С другой стороны — ей эксклюзив доступен, а той же Верочке — нет, значит, приходится обходиться масс-маркетом, а там импорт — единственное спасение. Параллели, параллели…
И штучки, и любовь
Статистические красавицы «наводят марафет» — прекрасная утренняя сцена в самом начале фильма. И тоже повод поговорить об импорте и советской продукции: «современная» тушь со щеточкой только импортная, для выщипывания бровей нужен рейсфедер («Это же больно!»). Даже у Калугиной — недорогая и «замыленная» советская пудра, правда, современного образца.
Интереснее тут другое — тип макияжа выдает возраст, поколенческую разницу. Модницы до 30 лет красятся «нюдово», так, чтобы выглядеть естественно. Это отдельный и трудный навык, и компоненты для этого нужны более качественные. А вот «штукатурятся» женщины постарше, которые научились этому в шестидесятые.
О чувствах героев косвенно говорит дресс-код. Оленька, прямо с работы пойдя на вечеринку Самохвалова, волшебным образом переодевается в платье с глубоким декольте — откуда оно могло взяться, ведь домой в Подмосковье добраться она не могла? Зато Калугина, которая могла бы заскочить домой переодеться, — в том же несуразном костюме, только с брошкой и бантом. А почему? Потому что сфера чувств и романтики у нее пока «выключена».
Развитие чувств отражается дальше на всем протяжении картины. Первый проблеск женского в Калугиной — босые ноги на ковре в квартире Самохвалова. Неумелый «штукатурный» макияж директора во время первого серьезного свидания с Новосельцевым. И — своего рода тоже код — Людмила Прокофьевна все чаще снимает очки. Пока не оказывается без них вовсе…
Что такое «ламповость»
Меняется на протяжении фильма многое, но антураж, как воздух, остается неизменным. И создает образ Москвы семидесятых, из-за которого мы и продолжаем во многом смотреть «Служебный роман». Смотреть — и поражаться, как много всего изменилось за прошедшие годы.
На Славянской площади, где сейчас автобусный хаб, тогда тоже были одни автобусы — да ведь метро «Китай-город» («Площадь Ногина») не было еще! И автобусом новым тогда был легендарный и уже музейный теперь «ЛиАЗ-677» — круглый «луноход», первая советская машина этого класса с автоматической коробкой передач.
Поток, состоящий полностью из отечественных авто («Мерседес» в первых кадрах не в счет) — «Волги», «Жигули», меньше «Москвичей». Электрички с круглыми «мордами» — это даже еще не ЭР2, а ЭР1, первая модель моторвагонных поездов Рижского завода. Чистильщики обуви на вокзале.
Какие-то вещи сейчас возвращаются. Например, многочисленные магазинчики на первых этажах жилых многоэтажек — как «башня» в Чертанове, где живет Верочка. Только тогда такие магазины были от нехватки торговых площадей, а теперь — малый бизнес.
А еще — аптечные пункты прямо на первых этажах офисных комплексов. Автоматы с газировкой там же. Чайники на секретарском столике — причем советские металлические, не умеющие отключаться при закипании. Зимние сады в кабинетах директора.
А какие-то вещи, может быть, еще и вернутся: например, гвоздики в качестве не погребальных и не официальных, а вполне нормальных цветов в подарок. Потому что мир становится не то чтобы трагичнее, но сложнее. И тепличные, доставленные самолетами из-за границы цветы уже, может быть, не будут массовым продуктом. Но главное, ради чего этот фильм снимался, — рассказ о глубинном равенстве, которое единственно и может сделать отношения счастливыми, — к счастью, за эти годы ни на йоту не изменилось.
Стареют красиво: Шэрон Стоун, Софи Лорен и другие раскрыли секреты молодости
Смотрите фотогалерею по теме
