Шляпа Боярского: артист назвал себя «злобным карликом»
Боярский — это уже стереотип, мем. Вот и я начал с д’Артаньяна. «Просто человек в шляпе» — как пел когда-то Гарик Сукачев совсем по другому поводу. Можно еще вспомнить чеховского «Человека в футляре», но зачем? Все это не имеет к Боярскому вообще никакого отношения.
Да, шляпа это атрибут, форма одежды парадная. Счастливо найденная однажды иллюзия вечной молодости. Михаил Сергеевич снимает головной убор только в Кремле, когда президент награждает артиста очередным орденом.
А что под шляпой — вот главное. Если бы у Боярского ее не было, мы бы видели стареющего мушкетера его величества, седого и уже не очень волосатого. Нам это надо?
Шляпа — маска, роль, вера в предлагаемые обстоятельства. Надел ее — и ты в домике: «Коня мне, коня, тысяча чертей!»
А что на самом деле? Как прорваться в эту бессмертную душу, отделить зерна от плевел, шляпу от головы, от сердца.
Дело в шляпе? Она грим, только и всего. Верники проникли в этого человека, у них получается.
Что для этого надо? Любовь к собеседнику, интерес, ум, знание бэкграунда, психологическая сложность. Только и всего.
Вы знаете, что такое обаяние ума? Не обязательно высший интеллект, искусственный интеллект, семь пядей во лбу. Просто когда ты сидишь напротив человека и получаешь кайф от каждого его ответа. Испытываешь радость, благодарность, и душа твоя поет. Вот что такое общение.
У меня в свое время такой катарсис возник с Михаилом Сергеевичем в процессе разговора в маленькой гостинице на окраине Москвы, где он остановился на два дня, приехал перекантоваться для записи в «Останкино» очередной музыкальной программы.
«Где вы видели умных артистов?» — говорил мне один очень известный в прошлом телеведущий, мой добрый сосед, замечательный человек. Видел, да еще как. И это не только Сергей Юрский и Алла Демидова. Имя им легион. Но, как говорил покойный генерал Лебедь: «Глупость — это такой ум». А не очень умного видел лишь одного, правда, Космос? «Ведь ты у нас самый недалекий» («Ирония судьбы»).
И тут Боярский особенный, у Верников я опять это ощутил. Его убийственная по отношению к себе самоирония (что присуще только очень умному человеку) — не кокетство, не понты. Он действительно унижается до невозможности. «Что я, кто я, вот Терехова, Фрейндлих, Дуров — это да, а я…», «Я артист для мускулов, заставить плакать сердца я не могу». «Вы для радости», — не соглашается Игорь Верник. Боярский в ответ: «Не верю», прямо как Станиславский.
В этом юродстве и есть величие Боярского. Потому что он трезв, практичен и прагматичен («Что такое романтика, я до сих пор не понимаю»), жесток по отношению к себе, любимому. Ведь если вспомнить, сколько он доставил самых реальных часов счастья (да, и не только женщинам) своими ролями («Старший сын», «Собака на сене», «Соломенная шляпка», «Мушкетеры», конечно, «Новогодние приключения Маши и Вити» — «Я не люблю тянуть хвоста за кот»). Это только самые любимые.
Да, он закрыт и говорит о себе, что может и хочет. Но как! В эту щелочку проскальзывает столько ума и таланта, дай боже. Будто бы он до сих пор мнит себя мальчишкой, юнцом зеленым, которому так повезло оказаться в святая святых, высоком искусстве. Он все еще учится, он в поиске, он ищет, хотя казалось бы… Он близко видел, как на театре играли Николай Симонов и Николай Черкасов, ему есть с чем сравнивать, он всему знает цену.
Боярский умеет будто бы выйти из собственного образа и посмотреть на себя, на все свои художества, на жизнь со стороны. И тогда нам всем (и ему самому в первую очередь) мало не покажется. «Я — злобный карлик», — продолжает он лепить из себя горбатого («А теперь Горбатый!»). Эх, побольше нам таких «злобных карликов», да где их возьмешь. Боярский — он такой один, в единственном числе. Другого не будет.
БОЛЬШАЯ РАЗНИЦА
