Как обосновывались в Москве при социализме
тестовый баннер под заглавное изображение
Следующий шаг — выколачивание приемлемой комнатушки — Евгений осуществил, устроившись на должность лаборанта в научно-исследовательский институт, где мы и познакомились. Штурм он начал на профсоюзном собрании, протащив в повестку туманно сформулированный вопрос о неприемлемых условиях обитания некоторых сотрудников. Председательствовавший замдиректора, с которым Евгений неформально выпивал в рабочее и нерабочее время и которому возил удобрения на садовый участок (химреактивы наших же институтских складов), промямлил в микрофон: «Вообще-то запрещено устраивать из служебных помещений коммуналки, однако если в какой-нибудь квартире освободится комната, то в виде исключения…»
Собрание проходило тягомотно, пришедшие не чаяли быстрее выбраться на свежий воздух. Кто-то выкрикнул: «О какой именно квартире речь? У нас все квартиры укомплектованы!». На него зашикали, а Евгений взмолился: «Вдруг произойдет чудо и комната освободится, давайте голоснем. Чтоб вторично не сгонять в зал кворум». Приняли, чтобы поскорее закончить нудеж, единогласно.
Евгений знал, что делал: в состряпанном им протоколе состоявшегося толковища номер вожделенной квартиры был указан конкретно. Незадолго до профсоюзного схода он закрутил шашни с женой завлаба, не от мира сего пентюха, витавшего в отвлеченно-теоретических эмпиреях. Коллеги откровенно трунили над зацикленностью этого одержимого исследовательской канителью фанатика и его погруженностью в нескончаемые эксперименты. Да и внешность охламона располагала к зубоскальству — округлый таз, покатые плечи, длинные, свисающие на уши лохмы, складывалось ощущение, что природа лепила женщину, но в последний момент передумала и вырулила на мужские рельсы. Неудивительно, что его жена, атакованная брутальным, Евгением, без колебаний подала на развод и съехала от супруга вместе с дочкой-школьницей к своей матери, а ключи от квартиры, где бросила остолопа, вручила обожателю — в качестве залога будущего семейного единения. Сказала: «У дурня ума не хватит сменить замки». В тот же день Евгений вселился на освободившуюся площадь. Сообщнице обещал выдавить ее бывшего и гарантировал возвращение в гнездышко, к кузнецу нового обоюдного счастья.
Облапошенный завлаб не сразу сообразил: произошло непоправимое. Он был тугодум. Очнувшись, пустился курсировать по институтским кабинетам: просил тех, кто голосовал за вселение Евгения, отозвать подписи. Люди уклонялись. Он настаивал. И напрасно. Мало кто любит, когда припирают к стенке, давят на психику и чего-то требуют.
Я побывал в обиталище Евгения. Неадекватный тип, уплотненный на своей законной территории, увидев меня, заорал: «Вы здесь с какой стати?» И хотя обратился ко мне на «вы», я счел за лучшее улепетнуть. В перевозбуждении он мог на меня наброситься.
Евгения огорчило мое бегство.
— Как раз требовалось, чтобы он напал, это дало бы возможность вызвать органы охраны правопорядка. Одним махом избавились бы от идиота. — Евгений вопросил: — Он и верно производит впечатление психа?
— Точно: не здравомыслящего, — констатировал я. Но нашел аргумент для оправдания бедолаги: — Он у себя дома. И вдруг вперся посторонний. — Я прибавил: — Держись от полоумного подальше.
Цель Евгения, напротив, была ввязаться в ближний бой, меня он тянул в помощники. Мы и без того были сообщники: цедили выделенный для промывания приборов спирт в пустые поллитровки из-под «Экстры» и «Столичной» (с нетипично редкими для тех времен завинчивающимися пробками: в широкую продажу поступали емкости с нашлепнутыми алюминиевыми «бескозырками», которые приходилось сковыривать), отправляясь кутить, везли в сумках батареи горячительного богатства, потому считались наижеланнейшими гостями, если не успевали предупредить, что напиток девяностоградусный и его не мешает разбавить, нетерпеливцы, хватанув рюмаху, восхищались: «Что значит на экспорт, дух захватывает, умеют делать, когда хотят!».
В Академии наук, куда Евгений наведался со своей жилищной загвоздкой, ему объяснили: предпринятые посягательства юридически неправомочны, для полноценного одобрения подселения необходимо заявление потесненного завлаба, что не возражает против внедрения соседа. Но столковаться с невменяемым было нереально. При виде наглого агрессора завлаба трясло. Он громогласно заявлял:
— Меня не выкурить. У меня большая научная библиотека, необходимы обе комнаты. И отец погиб на фронте! Мать-старушка в Луганске! Если она приедет, где ютиться?
Ситуация казалась тупиковой. Евгений не отступал.
— И у меня отец погиб. Что нам с тобой делить? — миролюбиво увещевал он.
Завлаб слушал доводы с большим вниманием. Однако на уговоры не поддавался.
Евгений накатал от его имени нужное заявление и заверил своей подписью и институтской печатью, благо снабжаемый удобрениями замдиректора открыл ему к ней доступ.
Судья, к которому был найден эксклюзивный подход, не ручался за благополучный исход авантюры и опасался скандальных кассационных жалоб. Доводить до открытого разбирательства не рекомендовал. А без суда невозможно было восторжествовать.
Нанятый адвокат советовал выбрать тактику измора. Евгений не являлся на судебные заседания — по причине убытия то в отпуск, то в фиктивную командировку. Готовясь к вероятному процессу, репетировал с группой поддержки, которую щедро снабжал нашими фирменными бутылками, скандеж и выкрики из зала, подсадные зрители должны были громко смеяться и подавать о завлабе реплики: «Научный работник, а склочничает!». Или: «Тоже мне профессор! Неужели такие ученые бывают?!» Или: «Молодой специалист имеет право на достойные бытовые условия!».
Обо всех оборонительных шагах соперника Евгению докладывала юная секретарша, помощница судьи, Евгений явился к ней с букетом роз и коробкой конфет. И упрочил доверительные отношения, подарив растаявшей дурнушке привезенную из Прибалтики синтетическую кофточку и самодельный подсвечник из лосиного рога. Шпионка снабжала его ценнейшей информацией. Брызжущий слюной нервный всклокоченный тип сочинял апелляцию за апелляцией (Евгений именовал их доносами), требовал (тщетно) справедливости. Евгений подсказывал девчонке, как ловчее осадить скандалиста и необратимо выбить его из колеи. Клевретка по наущению Евгения отшивала дурня:
— Не наседайте! Без вас знаем гражданские права и обязанности!
Кроме того, Евгений застращал сбежавшую от завлаба жену, пригрозил, что вселит неадеквата к ее мамаше (где беглянка все еще обреталась). Перспектива напугала, дама согласилась выступить в суде на стороне жоха и заявить: ее бывший — растленное, домогавшееся родной дочери чудовище. Портрет исчадия вырисовывался однозначный. В гротескном шарже не было чрезмерных преувеличений: доведенный до белого каления правдоискатель однажды и впрямь схватился за топор. Евгений тотчас вызвал участкового. В институте создали (по инициативе всемогущего Евгения) комиссию для расследования инцидента. Удивительно, храм науки, посягавший постичь диалектику вселенского уровня, глубже и глубже погружался в дрязги и склоки. Члены инициативной группы, в которую включили (по настоянию Евгения) и меня, озаботились изучением условий возникновения конфликта и отправились обследовать поле преткновения, ведь из-за распри страдала честь мундира уважаемого, на гособеспечении, учреждения. Тень падала на всех.
Открывший дверь завлаб произвел приятное впечатление: был в свежей сорочке и при галстуке. Но категорически отказался пускать нас в свою запыленную и захламленную келью. Замдиректора (дармовые удобрения надо отрабатывать) не отступил. Я тоже не дрогнул и — в который раз! — поразился покорности затравленного рохли: не прогнал незваных интервентов, не возмутился нашей бесцеремонностью…
В его комнате, к нашему удивлению, был накрыт стол. Замдиректора возомнил: задабривать будут нас, но завлаб собрался привечать не комиссию, о чем с вызовом сообщил:
— Схожусь с прежней семьей.
Это была полная для всех неожиданность.
В дверь позвонили.
— Вот и они, — завлаб просветленно улыбнулся и пошел открывать. Слышно было: он усиленно приглашает кого-то войти.
Вернувшись, сорвал с себя галстук и обессиленно опустился на табурет. Оказалось: незадолго до нашего прихода ему позвонила дочь, которой он купил подарок по случаю успешного завершения учебного года, и сказала, что зайдет, употребив местоимение «мы». Чокнутый вообразил: «мы» означает — придут жена и дочь и объявят о восстановлении попранных уз. Ради такого праздника он сбегал в кулинарию за тортом и приоделся.
Дочь пришла с подругой и задерживаться не стала. Взяла подарок и, сухо поблагодарив, отчалила.
Слушая его рассказ и глядя в его кроличье лицо, я ощущал себя свежевателем беспомощной, обреченной закланию тушки.
— Где ваше коммюнике? — спросил слабовольный. — Давайте подпишу. И уберусь хоть в институтский подвал, хоть к матери в Луганск.
